Она сказала: хочешь узнать, что случилось дальше?
Я хотел.
Она сказала: ты убил эту сказку.
Она сказала: ты подошёл к ней с лупой и пинцетом. Ты вскрыл её, как суицидник вены.
Ты не оставил в ней очарования, механизировал, разложил на составляющие - и от неё запахло разложением. Ты...
Я спросил: была ли в ней жизнь?
Она закричала: конечно была, ты, слепец.
Я сказал: если бы я был слеп, я бы не разглядел в ней того, что, по твоему мнению, её убило.
Она сказала: ты не разглядел в ней того, чем она жила.
- И?
- И раздавил его!
- Взглядом?
Она замолчала.
Я сказал ей: вот, смотри, улитка. Я смотрю, как она живёт, и как бы я пристально её ни разглядывал, она будет жить дальше. Я могу наступить на неё, случайно или намеренно, и её жизнь прервётся. Но я не сделаю этого, в мои обязанности не входит её смерть.
А вот, смотри, твоя сказка. Я смотрю, как она живёт, но в ней нет жизни, и сколько я на неё смотрю, столько вижу переплетение ниточек да соломинок, на которые наброшена небрежная драпировка. Я могу сделать её живой, но в мои обязанности не входит поддерживать её жизнь.
Она посмотрела на меня долгим взглядом, а потом спросила: а что вообще входит в твои обязанности? Я пожал плечами: ничего такого, что тебе было бы интересно знать. Она настаивала: ну же, мне интересно. Её верхняя губа капризно приподнялась, обнажая достаточно прелестные зубки. Она была красива... Но кто сказал, что Вселенная щадит красоту?
Я сказал: в мои обязанности входит зачистка Вселенной от брака. Какого? Человеческого. Она начала пятиться. Я посмотрел на себя её глазами и увидел маньяка с ножом. Пошлость. Я развернулся и ушёл. Пора менять работу.
Она осталась искать нового демиурга для своей картонной сказки. Кажется, даже нашла.
Совместными усилиями они заставили её двигаться и издавать звуки. А ведь она могла бы её оживить - достаточно было просто поверить.
